Я — раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и чёрным,
Я молча повергался ниц.

Я лобызал её сандалий
Следы на утреннем песке.
Меня мечтанья опьяняли,
Когда царица шла к реке.

И раз — мой взор, сухой и страстный,
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной,
И очи бегло ей обжёг…

И вздрогнула она от гнева.
Казнь — оскорбителям святынь!
И вдаль пошла — среди напева
За ней толпившихся рабынь.


И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пёс.
И весь дрожал я, очарован,
От сладких мук и сладких грёз.

Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.

И падали её одежды
До ткани, покрывавшей грудь…
И в ужасе сомкнул я вежды…
Но должен был опять взглянуть.

Вошёл к ней юноша… И встречи
Она, покорная, ждала…
Погасли факелы и свечи,
Настала тишина и мгла.

И было всё на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.

Я утром увидал их — рядом!
Ещё дрожащих в смене грёз!
И вплоть до дня впивался взглядом, —
Прикован к ложу их, как пёс.

Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить всё — вновь!